производить и любить настоящие вещи
15:22 | 01-02-2015 | Art, Economics, Lifeform, Philosophy | 1 Comment
отличная статья о противостоянии консьюмеризму, трансплантации вещественности, наделении душой — и об Александре Родченко:
Письма Родченко из Парижа — потрясающий человеческий документ, фиксирующий испытание, через которое впоследствии проходили многие советские и все бывшие советские граждане: первое столкновение с миром развитого консюмеризма, усугубленное незнанием иностранного языка. Этот же фактор в известном смысле очищает впечатление Родченко от Запада, дистиллирует его до базовых моментов: покупка служит заменой коммуникации. Родченко убит и раздавлен количеством выставленного на продажу и невозможностью купить «все это». Это чувство для него мучительно, но он полагает, что оно неизбежно порождается капитализмом (при том, что возможность купить «что-нибудь» открыта: Родченко несколько раз замечает, что все относительно дешево).
Привлекательные и на первый взгляд доступные западные товары вызывают у него одновременно влечение и отвращение, почти страх. Параллельно — вслед за теоретиками ЛЕФа, но на собственном опыте — он думает о том, каким должен быть новый предмет, свободный от системы буржуазного рынка, от примата меновой стоимости, от той «коросты красоты», которая изолирует людей от вещей и друг от друга, а также эффективно маскирует ухудшение качества товара или уменьшение его количества.
и вот трансформация:
В позднесоветское время потребители, которым нехорошие (в моральном и физическом смысле) вещи нанесли вред, солидаризировались между собой против команды, в которой плечу к плечу стояли вещи и производители. Информация о том, какие сосиски съедобны, а какие нет, передавалась из уст в уста, как во время партизанской войны. Продавщица всегда держала сторону покупателя и часто «не советовала» покупать сметану, зная о ее несвежести. Армия потребителей задавила армию производителей количественно.
этот рассвет прошлого века, он был во многом чем-то сродни откровению, я думаю, — в мире всепобеждающих машин, на ростках и осколках Первой мировой, человеку было необходимо найти выход, транформировать окружающий и разгаданный мир. что ж, массовые убийства с легкостью опрокинули происходящее с ног на голову, и от разгаданости не осталось и следа, но вещи, столь крепкие и монументальные, как Восточный экспресс или радиоприемник в чехле красного дерева на кокетливых ножках, они должны были остаться в человеческой власти, подчиняясь ли моде, открытиям, прихоти. мы боролись с их засилием своей властью над ними — однако, кто в итоге победил?
помните, Маринетти говорил, что “жар, исходящий от куска дерева или железа, нас волнует больше, чем улыбка и слёзы женщины”? так мы искали, да, но получился, в итоге, лишь очередной Пелевин[1].
самое забавное, кстати, что я почему-то читал упоминаемую там книжку, “Месс-Менд” Мариэтты Шагинян, о союзничестве избранных вещей с избранными людьми — и думал, кажется, ровно о том же, о противостоянии окружившим и всегда побеждающим, разве что больше в другом ключе, полагаю.
a еще почему-то вспоминается Арнольд:
Существование таинственных связей между всеми этими различными областями – самая поразительная и прекрасная сторона математики (не имеющая никакого разумного объяснения).
так искусство перерождается экономикой, и геометрии одной из них ничуть не хуже или мертвее логарифмов другой.
-
Аскетический быт советского государства хранил в себе колоссальные залежи желаний, которые оказывались спроецированы на немногие предметы быта, в особенности импортные. Конструктивисты склонны были всегда недооценивать эти человеческие слабости, но Родченко в Париже, искушаемый недоступными витринами, много перестрадал и многое понял. Именно после своей парижской поездки он пришел к пониманию того, что всякое изображение есть изображение желания и желаемого.
многие, так или иначе, пали на этой войне, просто у кого-то в голове был Геббельс, а у кого-то — братья Брукс. ↩
[…] компаниям и кампаниям — мы неизменно пытаемся оплодотворить мир, что выстроили округ, но давно вышедший из под […]